Лекция «Представления о душе в досократический период». Курс Константина Бандуровского «Философское сознание».
Тезисы
В Древней Греции представления о душе очень сильно изменились за несколько веков, вместе с тем архаические представления оказывали большое влияние и на последующие концепции Платона и Аристотеля.
В поэмах Гомера, которые относятся к 8 веку до н.э. человек в целом и его душа зачастую предстают как составленные из различных фрагментов, противоречащих друг другу и подверженных внешним влияниям, в частности влиянию или прямому физическому воздействию богов. Некоторые ученые говорят о «человеке-марионетке» и «божественном автомате»: «у архаического Человека отсутствовало «физическое» единство, его «тело» было составлено из множества частей, членов, поверхностей, связей; и у него отсутствовало «духовное» единство, его «мышление» было составлено из различных событий, некоторые из которых даже не были «духовными» в нашем смысле этого слова, а присутствовали в теле-марионетке как дополнительные элементы или вносились в него извне. События не формируются индивидом, а представляют собой сложное распределение частей, в которое на подходящее место вставляется тело-марионетка» (П. Фейерабенд). У такого человека отсутствует душа как внутреннее Я, объединяющее наши чувства и мысли и являющееся основой идентификации. Возникают споры, есть ли у такого человека личность, совесть и т.д. Правда некоторые ученые (например, Ярхо), полагали, что в архаические времена внутренние душевные переживания просто еще не умели изображать, заменяя этот недостаток описаниями ярких внешних представлений:
Но немеет подчас язык,
Под кожей быстро легкий жар пробегает,
Смотрят, ничего не видя глаза,
В ушах же — звон непрерывный…
Потом жарким я обливаюсь,
Дрожью члены все охвачены,
Зеленее становлюсь травы,
И вот-вот, как будто, с жизнью прощусь я.
У Гомера душа, «псюхе», понимается не как центр индивидуальной жизни, а как особое дуновение, оживляющее тело и отлетающее в момент смерти через рот или рану. После смерти она попадает в Аид, где бродит как тень без ощущений, пока не напьется жертвенной крови, после чего она обретает на некоторое время сознание и чувства.
В самом человеке существует два душевных центра – тюмос (дух, сердце, грудь) и френес (разум), которые могут подвигать человека к тем или иным поступкам, зачастую противоборствуя (даже в буквальном смысле, нанося удары, подобно тому, как одни органы Трикстера дерутся с другими):
Дух Одиссеев в груди у него глубоко возмутился.
Долго он в духе и в сердце своем колебался, не зная,
Броситься ль прямо на них (служанок) и всех перебить беспощадно
Или позволить и эту им ночь провести с женихами –
В самый последний уж раз. Внутри его сердце рычало.
Как над щенятами стоя бессильными, грозно собака
На человека чужого рычит и готова кусаться,
Так его сердце внутри на их непотребства рычало.
В грудь он ударил себя и сердцу промолвил сердито:
«Сердце, терпи»!
Часто решение определяется воздействием богов: Ахилл, ссорясь с Агамемноном, колеблется убить ли его или свирепство смирить. Когда он хватается за меч, Афина хватает его за волосы и заставляет вложить меч в ножны, и это происходит не потому, что разум Ахилла победил, а потому, что это соответствует интересам богов. Так же дочери Алкиноя «вложила В сердце смелость Афина и вынула трепет из членов».
Характерный эпизод – стремление Приама забрать сердце сына Гектора у Ахилла. «Еще только узнав о смерти любимого сына, несчастный старик рвется в стан мирмидонян, чтобы умолить о снисхождении Ахилла; он вспоми¬нает, что и у Ахилла есть старый отец, из любви к которому убийца, может быть, сжалится над Приамом. Но дальнейшее развитие этот мотив получает только после того, как вестница богов Ирида по воле Зевса спускается в Трою и побуждает старого Приама отправиться в опасный путь в лагерь врагов. По приказу того же Зевса бог Гермес провожает старика до палатки Ахилла и в заключение дает наставление, как ему себя вести: Ты же, войдя, охвати Ахиллесу колени руками, Ради отца умоляй, ради матери пышноволосой, Ради сына его, чтобы дух взволновать ему в сердце. (XXIV. 465-467. Перев. В. Вересаева) Приам так и поступает. Но Ахилл еще задолго до его появления принял решение удовлетворить его просьбу, потому что и к нему являлась вестница от Зевса Фетида и передала волю Громовержца – выдать тело Гектора». (Ярхо)
Однако и сами боги зачастую не в силах вынести решение без внешнего воздействия – когда Зевс решает, Ахиллу или Гектору даровать победу, он взвешивает жребии героев на весах.
Также в словаре гомеровского (и более позднего) периода отсутствуют слова, которые у нас связываются с душей и ее деятельностью. Однако в переводах на русский язык такие слова часто употребляются, что создает у читателя ложное впечатление. Слово, которое впоследствии станет обозначать личность, просопон, значило нечто противоположное – театральную маску, личину.
Совесть, сюнесис, употребляется редко, например в «Оресте» Еврипида, причем оно значит скорее понимание, осознание. Как совесть часто переводятся такие слова, как бедствие, стыд, позор; айсхрос, позорный, в первую очередь значит внешне безобразный.
Главное отличие стыда от совести – это ориентация на внешнюю реакцию или внутреннюю самооценку, и соответственно отсутствие или наличие раскаяния.
Федра, отвергнутая Ипполитом испытывает не муки совести и раскаяние, а чувство позора и бесславия, толкающее ее к самоубийству. Такое же чувство испытывает Геракл, убивая жену и детей.
Позор может пасть на человека без какого-либо его поступка или решения, без вины. Геродот называет позорным поражением то, что персидский флот попал в бурю, потеряв 300 кораблей и более 20 тысяч человек. Геракл оставляет лук и стрелы, которыми он убил семью, чтобы не умереть позорно безоружным, хотя для нас позорно скорее напасть не безоружного. Софокловская Деянира говорит: «если во мраке и совершишь позорное, никогда на тебя не падет позор».
Также как грех (то есть то, в чем мы глубоко виновны) переводятся такие слова, как ошибка, гордыня, ослепление, бедствие, обрушивающееся извне, миазмы.
Идея души как чего-то связующего появляется в орфизме и пифагореизме под влиянием Востока. Но душа поначалу является принципом не индивидуального, а сверхиндивидуального единства, то, что нас объединяет с «юношей, девой, кустом, птицей и рыбой безгласной» (Эмпедокл), которыми мы были в прежних рождениях. Память, анамнесис, позволяет нам вспоминать нечто внеиндивидуальное. Только затем душа начинает рассматриваться как то, что объединяет наши индивидуальные состояния и переживания, хотя по большому счету объединение в одну личность младенца и старика не менее удивительно, чем объединение опыта различных тел в концепции метемпсихоза.
